Длинных лет вереница... (II часть)

Село мое родное

Как и чем жило село в довоенное, военное и послевоенное время до 70-80-х годов XX века вспоминает Некрасова Людмила Григорьевна, не только старожил, но и почетный житель села. Благодаря ее рассказам-воспоминаниям у нас есть возможность «погостить» в том времени, которое осталось далеко позади, теперь уже можно сказать – в прошлом веке. Но это – было и живет в душах тех, кто большую часть своей жизни прожил в Советском Союзе.

«Лето 1941 года. Жарко. Я иду по тротуарам. Держусь за чайник, который несет старшая сестра – Евгения. Она взрослая – ей уже девять лет. А в чайнике вкуснятина – шоколадная пахта. Ее продают на площади в киоске. Привозят к нам из Сарапула, с конфетной фабрики. Нам надо перейти дорогу. Она вымощена чурками высотой 30 см, они поставлены очень плотно одна к другой, засыпаны землею и хорошо утрамбованы. Но последняя чурка подвернулась под моей ногой и я падаю, крепко ударившись коленкой о дорогу. Боль. Кровь течет тоненьким ручейком на носок и на туфель. На боль я почти не обращаю внимания – забота у меня другая: не выплеснулась ли от моего падения пахта из чайника. Великое облегчение – не выплеснулась! Приходим домой. Я первая к столу. Расставляются кружки и мама наклоняет чайник над первой. По всему дому разливается запах шоколада (он и сейчас стоит у меня, увы, только в памяти).

Живем мы в «новых» домах. В 1936 году принята сталинская конституция, в 1937 году в стране начинаются выборы в Верховный Совет. К выборам решено для интеллигенции села построить поселок. Для строительства выбрали пустырь на окраине села в сторону горы Крутуха. За год построили четыре дома: два двухэтажных и между ними два одноэтажных. Все квартиры однокомнатные. Гуляй, интеллигенция! Сдали дома к Новому году и название они получили – Новые дома. Так и повелось:

- Где живешь?

- Да в Новых домах.

В один из этих домов принесли и меня из роддома в 1938 году. Прошло лет сорок, а название «Новые дома» так и осталось. Жило там, по-видимому, семей 12. Недалеко, метров за полтораста, от этого поселка интеллигенции протекал ручей. Он порыл в торфянике глубокое русло. Ручей перегородили, образовался прудик. На высоком обрывистом берегу поставили баньку – одну на всех. Каждый мог взять ключи от нее, истопить, помыться. Воду брали с ключика, что бежал под горой. Там поставили сруб и сколотили скамеечку для ведер. Возле домов не было ни огородов, ни палисадников – чисто поле! Лишь тропинка до села да конная дорога мимо домов до «Маслопрома». У нас в то время даже замков не было на входных дверях примерно до 50-х годов.

В селе в ту пору было всего три улицы (сейчас – 21): Красная, Сталина (теперь – Кирова) и Заводская, да два околотка на десяток домов – Фочки (сейчас – Советская) и улица Подгорная. Первые две улицы были вымощены, а Заводская до сих пор обходится без тротуаров. В центре села были две, через дорогу одна от другой, обширные площади. На них когда-то устраивались богатейшие ярмарки. На площадь выходили фасады домов крупных купцов: Феклистовых, Кобелевых, Коровиных.

На меньшей площади стояла огромная пожарная ёмкость на сваях, ее высота составляла 2 метра, а в диаметре она была 3 метра. Воду в нее накачивали ручными насосами из подвозимых на телегах бочках. При пожаре под емкость подъезжали повозки с бочками, открывали пробку в днище и разливали воду. На этой же площади стояла трибуна для митингов. Здесь собирались люди, слушали речи и со знаменами, флагами, транспарантами шли по улице Сталина до стадиона. На нем сначала проходил концерт, потом соревнования, игры, танцы. На такие мероприятия собиралось все село.

На второй площади (через дорогу) вскоре был разбит сквер. Засаживали его ребята-школьники под руководством директора школы – Кочетова Василия Селиверстовича, который был направлен из области в район агрономом, а по прибытии его назначили директором школы. Сквер засадили в конце 30-х годов, в нем были четыре аллеи со скамейками и четыре калитки. Аллеи сходились в центре сквера, на котором был сделан деревянный круг для танцев. У него была удобная высота, позволяющая войти на него или сойти. Вокруг танцплощадки были посажены акации и цветы, аромат которых распространялся далеко за пределы сквера. Они были посажены Шалагиновой Зоей Ивановной, домохозяйкой с шестью детьми.

Резеда и маттиолы

Сладким запахом дурманят.

Танго, краковяк веселый

В круг зовут, на танец манят.

Танцы в селе были в каждый погожий вечер. По выходным и праздникам в сквере играл оркестр.

Настежь все калитки сквера,

И оркестр – на всю округу!

Как галантны кавалеры!

Как прекрасны их подруги!

Играли бесплатно, в его составе была даже женщина – Вера Шашкина. Заканчивались танцы одинаково: на сцену выходил баянист Иван Евстафьевич Юрков (конечно же, Юрков! Половина жителей села были Юрковы) и играл один и тот же вальс.

Но, увы! Иван Евстафич, растяни мехи баяна,

И сыграй нам вальс-прощанье:

Кончен бал, закончен вечер.

Сквер наш милый, до свиданья!

И – до следующей встречи!

Вальс-прощание танцевали все. Те, кому не хватало места на деревянном круге, танцевали в аллеях. В то время был порядок – до 18 лет никто к танцплощадке не подходил, а мелкота от 10 до 17 лет глазели со стороны. Но стоило только кому-то из старших тихонько сказать: «Ребятки, пора по домам», – и мелочи (будьте уверены) в сквере не оставалось. Баянист, поиграв еще минут 10-15, неспешно уходил из сада, продолжая играть. А люди все продолжали танцевать, пока слышна была музыка. Бывало, что желающие шли за баянистом по улице и пели любимые песни.

В те годы заведовала клубом Татьяна Окулова. Непонятно, как она ухитрялась, но к каждому празднику всегда была готова новая концертная программа, в которую входили и песни (соло, дуэты, хор), и танцы, и декламация. На одном из концертов прозвучала песня «Барабан мой». И слова, и мотив самые простенькие, незатейливые. Но исполнители Татьяна и Иван пели так живо, искренне, чуточку лукаво, что со сцены их не отпускали долго. И на следующих концертах зрители требовали исполнения этой песни (сейчас ее назвали бы хитом). А парни в то время обращались к своим девушкам не иначе как «Уж ты душка». С этой песней дуэт поехал в Пермь, а потом на Всесоюзный смотр. И в один из танцевальных вечеров вдруг репродуктор на все Фоки объявил, что в Москве закончился Всесоюзный смотр художественной самодеятельности, а наши односельчане Иван Юрков и Татьяна Окулова стали лауреатами этого конкурса. Все село тогда ликовало!!!

Клуб в те времена работал для людей. Через день, а то и каждый день привозили фильмы, и всегда новые. Каждый вечер в клуб приходил Иван Евстафьевич, чтобы сыграть на баяне перед началом сеанса (зимой, бывало, и варежки не снимали – такой был холод в фойе), а он выходил и играл. И зрители танцевали. Все! И те, кому 18, и те, кому 60. Для этого и приходили задолго до начала фильма.

А какие ставили спектакли! «Две тещи», «Стряпуха», «Воробьевы горы» и даже «Без вины виноватые» Островского, играли пьесу так, что рыдал весь зал. А Гоголев Михаил! Однажды он умудрился при полном зале провести (для взрослых) вечер, посвященный русскому языку. Все были увлечены, как дети.

Дети… К нам было всеобщее доброе отношение. Жил тогда в Фоках дядя Даня. Кто он, откуда, никогда ребятня не задумывалась. Но по вечерам мы приходили к нему во двор, скромненько садились на скамеечку и ждали. Выходил дядя Даня, разговаривал о том-о сем, а потом начинал рассказывать сказки: про Ивана-царевича, бабу Ягу и Кощея Бессмертного. Эти сказки, конечно же, мы знали уже наизусть, но всякий раз слушали, раскрыв рот.

А еще помню, жила на улице Ленина бабушка Колегова, у которой в огороде росли три или четыре черемухи. В ту пору мы и знали только рябину да черемуху, вот и все «фрукты». Можно представить, каким соблазном был для нас этот огород! И вот мы, ватагой ребятишек, пытаемся «просочиться» к вожделенной добыче. Но бабка видит все! Она спешит, суетится внизу, пытаясь нас удержать, но старшие уже залезли на деревья. А бабушка увещевает: «Робятушки, да не лазайте высоко-то! Сорветесь, убьетеся!». Меня же просто держит за руку: «Хоть ты-то не лезь! Я тебе сама нарву!». И рвет. Уходит, когда все налакомятся и слезут на землю. Слава Богу, никто не сорвался, не поцарапался. Что заставляло ее так переживать за чужих «робятушек»?

На улице Ленина стояло три школьных здания, а также «Райисполком», военкомат, контора «Потребсоюза», «Доротдел», сберкасса, «Райздравотдел», редакция районной газеты «За урожай» и десять жилых домов. Улица заканчивалась детским садом «Березка». Дальше, в сторону больницы, был пустырь. Стояла на нем, подальше от домов, кузница. Работал в ней Федот Федорович. Всегда возле него крутились мальчишки. Для каждого из них находил он и доброе слово, и какое-то дело.

В 1945 году нашей семье дали квартиру на этой улице. Просторный дом: две большие комнаты, кухня. И превратился наш дом в гостевой – целый день визиты. Нас в семье четверо, все школьники, у каждого друзья-подруги. Возле дома был просторный двор. В нем цветник из десятка клумб. Цветы в то время в Фоках не садили, а в тяжелые военные годы – тем более. А на наших клумбах красовались самые незамысловатые цветы: астры, календула, бархатцы. Но больше привлекало само оформление (не просто гряды). В другой половине двора установили гигантские шаги на четыре петли. Такого чуда в Фоках даже не видывали! Перед домом была большая ровная поляна. Каждый вечер с середины апреля на ней собирался народ от 5 до 18 лет. Играли в «Лунки», «Штандар», «Шар-бабу», «Чижа», «Лапту», «Цепи кованые», «Прятки», «Пятнашки», «12 палочек» и даже в «Чехарду». Из старших больше всех возился с нами Олег Стрижов – непоседа-семиклассник. Шел 1947 год. Отменили карточки. Однажды восьмиклассник Герман Масленников, порывшись в карманах и пошептавшись о чем-то со своими ровесниками, отослал куда-то нашего Олега. Какое же было ликование на нашей поляне, когда он вернулся и протянул нам кулек с конфетами-подушечками! Просто так. Не в праздник. Не в гостях. Просто – угостили, собрав по своим карманам все деньги. Я в жизни не ела ничего вкуснее!

А потом у нас появился ве-ло-си-пед! Единственный на все село! Старый, ржавый: рама, руль, колеса, и одна педаль. Катались на нем все старшеклассники села. Было только одно обязательное условие: брать на раму кого-нибудь из младших.

Каждую зиму старшие ребята устраивали лыжню и расчищали на пруду каток, а к Новому году ставили елку. Даже игрушки развешивали. Почему-то никто их не обрывал…

По улице Красной, сразу за прудом жила семья Поповых. Было у них ребят много (тогда все семьи были многодетными), старший – Володя. Отец привез с войны фильмоскоп. И пленки к нему. Поповы сейчас же организовали кинотеатр. Нарисовав билеты, днем раздавали их мелкоте, а вечером, поставив рядами все, на чем можно сидеть, посреди комнаты, начинали киносеанс. Вход по билетам (комната-то маленькая, всех желающих не вместит). Какие там 3D! Фильмоскоп – это было настоящее волшебство! Можно ли забыть эту доброту, которая нас окружала…

Белоручками мы не были. В каждом дворе держали коров, свиней, кур. Проводить корову в стадо, встретить вечером и попасти еще час-два – это было ребячье дело. В каждом дворе поросенок. Комбикормов не знали! Поросят кормили только травой! Нарвать травы – это тоже наша работа.  Прополоть огород – кто, если не мы? Расчистить зимой дорожки от снега, напилить и наколоть дров, наносить воды. Конечно, работу потруднее брали на себя старшие. Младшие – на подхвате. Но без труда не жили ни дня. Помыть посуду, подмести пол – за работу не считалось. Впрочем, с посудой было как раз не сложно. Посуды просто не было. Зажаривали картошку – вся сковородка на стол. Сварили суп – из одной чашки едим.

И вот после войны в Фоках организовали какую-то артель инвалидов. И они занялись ремеслами. Появились у нас глиняные чашки. Массивные, тяжелые, темно-коричневые, но у каждого – своя. Ложки – деревянные: металла в послевоенные годы все еще было недостаточно. Ржавые довоенные вилки мы начищали до блеска кирпичом. Нержавейка – когда она еще пришла к нам!

Артель катала и подшивала валенки, вставляли донья в прохудившиеся за военные годы кастрюли. Как-то помогали выбираться из военной нищеты.

В селе не было электростанций, освещение было керосиновыми лампами. Заправить лампу – значит налить в нее керосин, тщательно обтереть, чтобы на столе не осталось ни пятен, ни запаха, вычистить от сажи стекло. В семье это просто. Но в школе сидели на уроках тоже с лампами! В восьмом классе (это уже 1953-й год!) мы учились со второй смены, и на каждый ряд нам ставили по две лампы. В обязанности уборщицы как раз и входила заправка ламп. Горели они так, что света почти не давали, а копоти было предостаточно. Мы не знали, что такое электроплитка. Готовили зимой в печи, летом на таганке. Чтобы экономить дрова, для таганки собирали щепки (когда строили поселок для интеллигенции – «Новые Дома», плотники все щепки вывозили на пустырь). Вот их-то мы и собирали для таганки. Ежедневно ходить за щепками – тоже обязанность ребят. Хватило нам этих щепок на все пять лет, пока мы жили на ул. Ленина. Плитку мы впервые увидели в 1952 году, когда уехали в г. Ревду под Свердловском. Там был завод СУМЗ (Средне-уральский металлургический завод), и электричество в нем было обыденно для поселения. В Фоках тепловая электростанция построена была где-то в 50-м году. Только для освещения свет «давали» до 9 часов вечера. Минут за пять до отключения наши лампочки трижды мигали (сигнал!) и гасли. Но мы успевали зажечь стоящие наготове керосиновые лампы. И пусть эти лампы коптили и давали мало света, они были в разы лучше тех коптилок, которыми мы пользовались в военные годы. Коптилка – это маленький пузырек с керосином. Сверху на горлышко кладется жестяной кружок с отверстием в центре. Через отверстие в пузырек опускается ватный жгутик, туго заключенный в жестяную трубочку. Этот-то жгутик (тоньше карандаша, опущенный одним концом в керосин) и горит, освещая еле-еле стол вокруг себя сантиметров на тридцать. Положишь в этот кружок учебник – не видно тетради, линейки, положишь тетрадь – не видно отодвинутый учебник.

Голодные, разутые, раздетые… Когда брат пришел с очередной дырой на штанах, мама заплакала: в доме ни кусочка ткани на заплату! Помню, как она бережно отпарывала с коврика (аппликация из ткани: березка, лужайка, речка, облака, ветряная мельница) лоскуток, призванный лет 15 назад изображать крону березы, и пыталась так и сяк прикрыть им дыру. И Виктор без штанов (других-то нет!) терпеливо ждал, когда он сможет, наконец, бежать и лезть на очередной забор. Был брат большим непоседой. Все на нем горело, а взять негде. Когда у него изорвалось пальтишко так, что и заплату пришить не к чему, мама покрасила свой довоенный белый костюм луковой шелухой и жакетом то, что осталось от пальтишко, наставив юбкой рукава и полы. А сама осталась в довоенном вельветовом костюме, который носила больше 10 лет. Вот такие они, наши Матери.

В 1945-ом году я пошла в школу. Самые яркие впечатления: уколы и нищета. От госпиталя в селе осталось медицинское оборудование. Марлю (метров 40), покрасив синькой в разные оттенки, использовали для постановки спектакля «Русалка». (Да-да! На сцене нашего клуба в 1945-м году была поставлена «Русалка»!). А шприцы – старые и тупые – использовали по назначению. Кожу нашу они прокалывали с трудом, и потому рёв в школе поднимался отчаянный. Меня звали в классе храбрым мышонком. Мышонком – за рост, храброй считали потому, что я не ревела, не вырывалась и не сбегала. Но не потому, что не боялась, а потому, что страх был настолько сильным, что я шла к медсестре как кролик в пасть удава. Но ведь ребята-то этого не знали и считали храброй! Уколы делали часто. Может быть, боролись с истощенностью (витамины!), может быть, боялись болезней. Ещё чаще приходили санитары и макали все наши головы в ведро с раствором от вшей. Да еще из кружки поливали – для верности. Макали, бывало, и трусы, не думая, как пойдут ребята после уроков в Седово, Мушники, Рагузы в мокром белье. И всё-таки это была забота государства о здоровье нации! По школе был приказ: мальчики стригутся наголо до седьмого класса, девочки – «под польку». Это – от педикулеза, от вспышки тифа.

Нищета… Весь год ходили в школу в лаптях. Глухой осенью и зимой простылые онучи смерзались с лаптями, снимались как сапоги и ставились под вешалку. На первом же уроке онучи оттаивали, падали на лапти, и от каждой пары обуви тянулись два ручейка грязной водички осенью и чистой – зимой. После уроков ребятки обертывали ногу (в классе многие сидели босиком) мокрыми онучами, совали их в мокрые лапти и снова брели домой два-три-пять километров в продуваемых насквозь одежонках и мокрыми ногами…

Вернулся с фронта директор школы Кочетов Василий Селиверстович. Френч. Галифе. Орден Красной Звезды. Спокоен. Невозмутим. Никогда не суетился, не повышал голос. Таким он был все долгие годы директорства. Говорил мало и веско. Его приказы выполнялись беспрекословно. Никто не смел их нарушить – ни учителя, ни ребята. Приказы были обдуманны, толковы, чётки. Он и сам их никогда не отменял. Не менял и свое слово. Обещания выполнялись точно и в срок.

Благородство и честь. Неподкупность и воля.

Прям и строг. Никогда не юлил и не лгал.

И завидя его, проходившим по школе,

Стойку «Смирно!» любой разгильдяй принимал.

Были редки вне школы случайные встречи,

И когда по Фокам он шагал не спеша,

За квартал до него расправляли мы плечи

И, подняв подбородок, пружинили шаг.

На фронте Кочетов командовал батареей «катюш». В одном из боев попал в окружение. Чтобы орудия не попали в руки врага, вызвал на себя огонь нашей артиллерии. Великим чудом вывел из окружения и людей и орудия. Поэтому и не расставался со своей Звездой. Таким был наш Учитель, наш Директор. Таким мы его видели, таким воспринимали.

Председателем колхоза «За урожай!» в Фоках был в те годы (1956-й год) Картазаев Василий Степанович. Я уже работала в школе в соседней деревне Лукинцы. В течение учебного года он приезжал в школу 2-3 раза. На новогодний праздник – обязательно! Большой и неуклюжий, в толпе моих малышей ходил он вокруг елки в хороводе и басом пел про елочку. Ребятишки его обожали. «Дядя Вася приехал!» – и все бегут навстречу. Дядя Вася отряхивает снег с валенок, с шапки, входит в школу, раздевается (ребятишки принимают варежки, шапку, пальто – с благоговением), по-хозяйски проходит по школе. Проверяет, как заклеены окна, теплая ли печь, не дымит ли, достаточно ли дров. Решает какие-то (конечно, очень важные) вопросы с ребятами. Визит кончается через 10-15 минут. Дядя Вася набирает полные сани ребят, едет по Лукинцам (в деревне только одна улица) и возвращается в Фоки, в контору – дела! Работал он до 1959 года.

К тому времени колхоз стал совхозом. Директором (Картазаев был начальник) – товарищ Гилев. В школе не бывал – есть дела поважнее. Но когда мои ребятки во всесоюзном соревновании за звание «Отряд – спутник семилетки» заняли первое место в дружине и нам было отказано в транспорте, чтобы ехать в Куеду на районный пионерский слет победителей, ребята побежали к «дядьке Гилеву» (так его звали мои школяры). И товарищ Гилев, уважительно выслушав их писк, сказал, что оборудованная машина будет стоять в Лукинцах возле дома бригадира в 6 часов утра. И обещание было выполнено. Вот такими были руководители хозяйства, такие были у них отношения с детьми. Даже с моими – 7-10-летними школьниками.

Середина прошлого века. Во всех деревнях открываются фельдшеро-акушерские пункты и школы: Родине нужна здоровая и грамотная молодежь! Все дети на лето отправляются в лагеря. Во всех школах работают (разумеется, бесплатно!) кружки и секции: ребята не должны слоняться без дела! Работают тимуровские команды. Собираем лом, макулатуру, лекарственные травы, золу, работаем на фермах. Моему Коле Суханову (третий класс!) беспрепятственно давали лошадь с упряжью, когда он приходил на конный двор. Другой Суханов – Ванюшка – с шести лет на коне пас колхозный скот. Мы развешивали кормушки для птиц и скворечники. Мы выпускали головастиков из высыхающих луж. Мы учились быть Хозяевами земли. Во Всесоюзном соревновании за звание «Отряд – спутник семилетки» мои ребятки заняли второе место по области (это среди тысяч и тысяч отрядов!) и получили награду – путевку в Артек! Страна поощряла своих граждан за добрые дела! Даже если этим гражданам было 10 лет. Они (эти граждане) понимали, что стране очень-очень важны все их добрые дела. Даже выпущенные в речки головастики!

Получены в 1956 году аттестаты. Вечер выпускной проводить не разрешают. Разговор с директором. Со слезой позволил, но все должны делать сами. Справились за несколько часов. Чай – в ведре (уже электричество провели, есть розетки, есть кипятильники), винегрет – в тазу. Идем в сельскую столовую. Без проволочек дают тарелки, ложки, вилки, стаканы выпускникам (Ведь вернете? – Да, вернем! – вся «документация» на передачу имущества в аренду). Постряпушки, пироги испекли тоже повара сельской столовой под наше честное слово. Столы накрыты, речи произнесены. Но! Свет – до 9 часов. Значит, к 9-ти часам надо убрать столы, прибрать кабинет, освободить его от своего присутствия. Снова иду к директору: а танцы? За два часа Кочетов трижды меняет свое решение!!! – Ты знаешь, где я живу? (Это ко мне. Впервые за три года обращение на «ты»! Раньше – строго на «вы») Вот тебе ключи. Зайдешь во двор – направо сарай. Откроешь дверь, увидишь слева синюю канистру. Принесешь сюда.

В школе был свой движок. Наши мальчишки его обслуживали и раньше (педсоветы, вечера) – дело знакомое! Принесла канистру, заправили движок, танцы состоялись. Гармонист у нас был свой.

Наш классный руководитель 8-го класса за четыре месяца (сентябрь-декабрь 1953-го года) из разрозненной толпы шестнадцатилетних подростков, собранных из десятка деревень, сумел собрать коллектив. И какой! Мы были самостоятельны во всем. Сами назначали и проводили классные и комсомольские собрания, собирали металлолом, по весне очищали в селе от снега тротуары, убирая с них полутораметровые снежные заносы. Нам были доверены ключи от школы и от кабинета физики (наш классный руководитель преподавал физику), и мы могли собираться в школе, когда хотели. В кабинете мы готовили уроки, учили мальчишек танцевать (в школе на большой перемене всегда устраивали танцы, и наши ребята у стенок не стояли!). Здесь мы готовили концертные программы (весной – смотр!). Мальчишки монтировали электростанции, у пятерых наших мальчиков дома действовали сделанные их руками ветряные электростанции (это в те-то годы (53-54), это в их-то возрасте). И все это во многом благодаря нашему Учителю, нашему Классному Руководителю, нашему Михаилу Васильевичу Торхову…».

Такими были люди, отношения. Такой была страна, которая многое создавала заново после военной разрухи.

Ветер перемен

Все ветры перемен пронеслись над этим селом, расположенном в глубинке, так же, как и над другими, разбросанными по всей территории бывшего СССР. Коллективизация, раскулачивание, репрессии побывали в Фоках и близлежащих деревнях и селах, хотя, возможно, и не в таких масштабах, как в населенных пунктах, находящихся ближе к центру. Во многом благодаря удаленности от него, отношения здесь были иными: больше простоты, человечности, открытости и доброты. Но ближе к концу XX века все это стала подъедать ржа, когда вдруг с «дороги коммунизма», которая вела к «светлому будущему», повернули обратно и заставили народ идти по ухабам и буеракам разрушенной дороги, ведущей к капитализму. После недолгого периода «оттепели», которая создала некий просвет, страна впала в тяжелый период застоя, который отразился на всех городах-деревнях. Люди как будто впали в кому, все застыло-замерло, огромная мощь России оказалась в спячке, из которой ее вырвали распадом Союза, вслед за которым наступила почти анархия с ее вседозволенностью и безнаказанностью, получившая название «лихие девяностые». Время как будто повернулось вспять, вернувшись в очередное лихолетье. Произошло рушение не только не столько СССР, сколько той идеологии, которая насаждалась в течение многих десятилетий советской власти в умы и сердца нашего народа.

После распада Советского Союза для огромного числа людей главной целью стало – выжить. Вроде и войны нет, а отношения как на войне. Кто друг, кто враг – все смешалось. Пришли новые, навязанные отношения. Другой мир, другое время, очередной виток госпожи Истории с ее экспериментами. Все, что происходило и происходит в стране, все изменения можно проследить на примере одного населенного пункта, будь то Фоки, Альняш, Зипуново или любая другая деревня или село на Урале, в Сибири или на Дальнем Востоке.

Постепенно встает страна после разгула 90-х, по крохам собирая расхищенное-разрушенное, делая попытки вернуть России прежний образ великой державы. Сумеет ли, хватит ли сил у народа??? Безусловно, в последние годы, если судить по селу Фоки, материальный уровень народа стал выше, чем был. К такому выводу можно прийти, сравнивая количество новых домов и машин у населения, об это же говорит и обилие магазинов, которых в 80-е годы было всего пять, причем совсем небольших, а после 2000-х их стало более 20 во всем селе.

Но никакая материальная сытость не сможет заменить культурное просвещение. За последние несколько лет в селе предпринимаются попытки поднять духовно-нравственный уровень людей, хотя в целом не очень-то успешно. Отвык народ за годы обескультуривания и ничегонеделания от стремления к светлому, доброму, вечному, но есть надежда, что возродится-воспрянет, покуда есть те, кто пытается расшевелить народ, вырвать из летаргического сна бездуховности, в который оказались ввержены многие наши соотечественники, для кого стало главным – быть сытым, кто в бешеной погоне за материальными ценностями забывает о вечном.

…А Фоки стоят, длинных лет вереница

идет сейчас по новой странице…

В материале использованы стихи из семейного архива семьи Некрасовых, а также сведения из сборника «Букор Юрков – Богородское – Фоки», выпущенный фокинской межпоселенческой библиотекой им. Ф.Ф. Павленкова (Букор Юрков – Богородское – Фоки: Сборник материалов к 225-летию села Фоки /Сост.: Е.С. Борисова, Н.Д. Глухова, С.А. Коровина. – Фоки, 2007.- 120с., ил. – (Моя малая Родина).